 | ||
| ||
 |
 |
|
| ||
| ||
|
|
|
|
Anima: живая душа. Среда обитания животных.  |
 Абсолютная самоценность жизни. Судьба животных блокадного Ленинграда ("Блокадная книга ").Это тоже часть трагедии города. А иначе не объяснишь, почему не один и не два, а едва ли не каждый десятый блокадник помнит, рассказывает о гибели от бомбы слона в зоопарке. Многие, очень многие помнят блокадный Ленинград через вот это состояние: особенно неуютно, жутко человеку и он ближе к гибели, исчезновению от того, что исчезли коты, собаки, даже птицы! Ф.А.Прусова вписала в своей дневник услышанное по радио из стихотворения Веры Инбер -- то, что она сама видит, переживает: "Ни лая, ни мяуканья, ни писка пичужки". А вот у Г.А. Князева: "Я все записываю, что попадает в мой кругозор. Но вот давно уже в мой кругозор не попадает ни одной собаки, ни одной кошки, ни одного голубя... Даже воробьев не вижу, хотя для них пища на улицах имеется. Первых съели. Воробьи, должно быть, померзли от сильных морозов. Правда, одну живую собаку я знаю, это у Лосевой. Она держит ее в комнате, никуда не выводит. Потерявши мужа, она привязалась к своему псу, как к другу". Нам передали рукопись Ирины Корженевской, и, хотя автор рукописи -- вполне сложившийся писатель и то, что мы процитируем, уже вполне литература (а в нашей книге это скорее недостаток, чем достоинство), ) мы в виде исключения приведем несколько отрывков: "...Хлебный магазин, где я получала паек, находился на углу напротив. Там, как и везде, окна заложены мешками, и продажа идет при свете коптилки. Недавно я заметила, что у входа в магазин сидит овчарка. Шкура и скелет. Она сидит и смотрит на входящих и выходящих, и глаза у нее горят и просят. Но кто может с ней поделиться? Все проходят, не глядя, а она все сидит и сидит. Смотрит на каждого, и на меня в том числе. Однажды я видела, как она шла к своему посту. Она шла на трех лапах. Передняя левая болит. Может быть, вывихнула? Где же ее хозяева? Умерли или выпустили ее, чтобы сама кормилась? Собачка деликатна. Просит без унижения. Взгляд ее говорит: "Я умираю от голода. Может быть, вы дадите хоть крошку?" Я приласкала эту собаку и приподняла губу, чтобы взглянуть на зубы. Совсем молодая овчарка. И я поднялась к себе на четвертый этаж. Отпираю дверь, и -- глядь -овчарка пришла за мной. Как раз я накануне нашла зеленый хлеб (хлеб с плесенью -- прим. авт.). Придется с ней поделиться. Я дала ей окаменелый кусок, и собака жадно его грызла. Потом я обмыла, была благодарна, свернулась калачиком и уснула. А ведь не может быть, чтобы она не понимала, что людям сейчас очень трудно... Сколько времени жила у меня эта собака, я не могу вспомнить. Помню только, что уходила, а она оставалась. Она не виляла, когда я возвращалась. Может быть, ей было трудно вилять, а может быть, овчарки вообще не виляют. Я была рада, что у меня дома есть кто-то живой и он ждет меня. Иногда я разговаривала с ней, но большей частью мы молча смотрели друг на друга. Я назвала эту собаку Проспером. Проспер значит "Благополучный". Глядя на лихорадочно горящие глаза Проспера, я думала, что может прийти момент, когда кто-то из нас обезумеет от голода и бросится на своего случайного друга, чтобы съесть его. Но, пока я в здравом уме, я не могу убить существо, попросившее у меня приюта. Собака же настолько слаба, что, пожалуй, не в состоянии броситься на меня. Кроме того, овчарки благодарны и помнят и обиду, и ласку. Я начала ощущать, что слабею. Я плохо спала, видела съестное во сне. Поминутно просыпалась и слушала, как тикает в репродукторе. Выключать радио было нельзя, а днем и вечером немец бомбил всегда в одно и то же время. Зеленый хлеб кончился, и я возобновила разведку в квартире. Нужно было найти и топливо. Табуретки были уже сожжены, сожжен и мой кухонный столик. Теперь я обратила взоры на большущий кухонный стол ветеринара. Его хватит надолго, но разрубить мне-таки будет трудновато, а прежде всего нужно освободить его. Я выдвинула верхний ящик. Там лежали кухонные ножи, деревянные ложки, каталка для теста... Засунув руку подальше, я нащупала что-то необычное... Это оказался чистый белый узелок, величиной с кулак... В нем было что-то сыпучее... Может быть, горох? Я развязала узелок и увидела кукурузные зерна. Вот сюрприз! Но откуда в Ленинграде кукуруза? До войны как-то продавали кукурузную крупу, похожую на манную. Из нее можно было варить мамалыгу... Но целых зерен кукурузы в Ленинграде, пожалуй, не сыщешь... И зачем они здесь, где не должно быть съестного, да еще засунуты в самый дальний угол и завязаны наподобие синьки?.. А ведь если их сварить, они разбухнут вдвое, и я смогу протянуть еще два-три дня. ...Я съела всего несколько зерен и дала горсточку Просперу, а утром я разделила кукурузу на две части. Одну отдала Просперу, а другую положила в кулек и после лекций отнесла тете Оле. ...Проспер не выдержал. Зеленый хлеб кончился, кукурузу он съел... И вот дня через два после этого, когда я уходила в институт, он встал и вышел вместе со мной. -- Я не стану тебя удерживать, -- сказала я ему. -- Но, право же, у меня тебе все-таки лучше... Я наверняка не убью тебя, и в моей комнате немного теплей, чем на улице... Мне будет без тебя грустно... Все-таки он ушел. Я видела, как пошатываясь, он поплелся к помойке. Наивный пес!" "Внизу, в квартире под нами, упорно борются за жизнь четыре женщины -- три его дочери и внучка, -- фиксирует Г.А. Князев. -- До сих пор жив и их кот, которого они вытаскивали спасать в каждую тревогу. На днях к ним зашел знакомый студент. Увидел кота и умолял отдать его ему. Пристал прямо: "Отдайте, отдайте". Еле-еле от него отвязались. И глаза у него загорелись. Бедные женщины даже испугались. Теперь обеспокоены тем, что он проберется к ним и украдет их кота. О любящее женское сердце! Лишала судьба естественного материнства студентку Нехорошеву, и она носится, как с ребенком, с котом, Лосева носится со своей собакой. Вот два экземпляра этих пород на моем радиусе. Все остальные давно съедены”. Еще одна женщина, Маргарита Федоровна Неверова "носилась" с живым существом во время блокады. А потом произошла трагедия. Да, трагедия, если и спустя три с лишним десятилетия воспоминание об этом мучит человека, саднит душу. "...Я вышла из дома. Пошли мы с моей собачонкой, вот такой маленькой, за хлебом. Когда мы пришли в булочную, хлеба не было, моя собачонка вдруг носом тык-тык-тык в валенок. Я наклонилась: -- Ты что? Оказывается, она нашла кусочек хлеба. Мне отдает его. Причем я, знаете, как ворон, вскочила, хлеб зажала. А она на меня смотрит: "Дашь ты мне или не дашь!" Я говорю: -- Дам, маленький, дам! А я из этого хлеба такую похлебку наварила, что вы даже не представляете, как мы с ней угощались! Перед войной у нас было шесть собак. Потом, правда, пять раздали, потому что такие собаки были породистые. Оставили вот только нашего маленького фокстерьерчика Зорю. Потом ее наш сосед сожрал. -- Украл, да? -- Нет, хуже, чем украл?, за горло меня схватил и... Вот когда дом начали ломать, надо было вещи мне куда-то переносить, а я -- сами понимаете -- не могу. Вот только единственно на детских саночках возила книги сюда. Так вот за то, что он помог мне перевезти крупные вещи, он взял буфет, оттоманку, шкафы... И на закуску-собаку, чтобы я ему скормила. А собака-то была маленькая, там и есть-то нечего было. Она была настолько голодная, что у нее вообще ничего не было. Ну вот, вы понимаете, это собака, которая с колен у меня не уходила, а особенно в блокаду: все-таки какое-то тепло от меня исходило... -- И все-таки отдали вы собачку? -- Вот я долго сопротивлялась, потом говорю ей; "Зорик, ну все равно, ну пойдем". И так загадала... Если она встанет и пойдет, -- я ее заберу. Черт с ним, пусть у него веши останутся, пусть все там валится... (И я бы не держалась за вещи, если бы я знала, что муж не вернется. Господи, сколько мне надо!.. К вещам до сих пор равнодушна). А вот представьте себе, она пришла, села. Я встала, пошла к дверям, -- она даже не повернула головы. Я дошла до порога... Она отвернулась от меня (во так) и не шевельнулась! Я вышла за двери; ну вот, на один марш я спустилась -- и сразу же вернулась. Говорю: "Сеня:, отдай собаку! Бери что хочешь, или... не надо... пусть, не помогай мне ничего..." "А я, -- говорит, -- ее уже убил..." Вот, вы знаете, вот это первый раз за войну я ревела. Я мужа провожала, а не плакала. Я как-то окаменела... А тут я..." А что если потому отвернулась собачка, что поняла -- предала ее хозяйка? А может, просто жертвовала собой ради хозяйки, раз ей это нужно?.. Сколько лет прошло, а мучит это Маргариту Федоровну -- по натуре женщину жизнелюбивую и ко многому относящуюся иронично. Алесь Адамович, Даниил Гранин |
|
| ||